Глава 1. ВЛАДИМИР ЛЕНИН - МОТОР И ТОРМОЗ РЕВОЛЮЦИИ

Ленин-реалист и Ленин-утопист

Попытки либеральных реформ в советский период вос­становить капиталистические отношения предпринима­лись не от хорошей жизни. Недостатки капитализма наши вожди представляли себе очень хорошо. А как строить новое общество, свободное от этих пороков, не знал ник­то, — в истории человечества ранее такого опыта не было. Поэтому, как только социализм вступал в полосу кризиса (а через кризисы происходит развитие любого общества), в поисках выхода из тяжелой ситуации взоры идеологов неизменно обращались к каким-то сторонам капитализ­ма, как наиболее развитого из предшествующих обществ.

Ленин, открыв закон неравномерности развития капита­лизма и изучая его империалистическую стадию, пришел к выводу о возможности победы социалистической револю­ции (то есть о возможности для революционной партии зах­ватить власть и направить развитие по пути к социализму) первоначально в одной (разумеется, в капиталистически раз­витой) стране. Но если говорить о России, то он считал, что даже свержение царского самодержавия возможно лишь в отдаленном будущем, — это он утверждал менее чем за два месяца до Февральской революции 1917 года, в январе, выс­тупая в Цюрихе с докладом. Да и позднее он говорил в кругу своих соратников-эмигрантов, что они вряд ли доживут до революции в России. Но когда буржуазно-демократическая революция в России все же произошла, Ленин, вернувшись из эмиграции, блестяще воспользовался сложившейся ситу­ацией, хотя его знаменитые «Апрельские тезисы» не были сначала поняты не только общественностью, но даже и бли­жайшими соратниками. Очень хорошо рассказал об этом са­мый верный продолжатель дела позднего Ленина Николай Иванович Бухарин. По его словам, эти «тезисы о Советском государстве произвели впечатление с громом лопнувшей бом­бы, взорванной «от отчаянной жизни» вынырнувшим из не­ведомого революционного подполья диким фанатиком, фан­тазии которого нездорово, туманно плавают в каком-то осо­бом измерении, ничего общего не имеющим с нашим трех­мерным пространством».

Почти восемь месяцев Ленин пытался убедить руко­водство и актив партии большевиков в правильности своей линии на взятие власти. Большинство членов ЦК партии после подавления Временным правительством июльско­го выступления трудящихся Петрограда было уверено, что брать власть до открытия Второго Всероссийского Съезда Советов не следует. Как признавался впоследствии Буха­рин, письма Ленина, в которых он призывал к восста­нию, ЦК постановил «сжечь». Ленин все же настоял на вооруженном восстании. Если бы большевики промедли­ли до открытия Съезда, то еще неизвестно, как стали бы развиваться события в стране. Очевидно, Съезд сформи­ровал бы коалиционное правительство, момент для ре­шительной смены политического курса страны был бы упущен, а тогда события пошли бы совершенно иначе.

Несмотря на то, что Ленин должен был оставаться на неле­гальной квартире во время восстания, он оказался в Смоль­ном, потому что опасался, что среди большевиков не найдет­ся деятель, способный арестовать Временное правительство. Видимо, прав был Троцкий, говоривший, что, не будь Лени­на у руководства восстанием, Октябрьский переворот так и не произошел бы. Это был как раз такой момент в истории, когда ее ход в большой мере зависел от того, найдется ли человек, способный на самые решительные меры. Не часто бывает, когда ход исторических событий зависит от личных качеств общественного деятеля. Здесь в полной мере срабо­тали качества Ленина как вождя. По словам одного из пер­вых российских марксистов А. Н. Потресова, «Плеханова — почитали, Мартова — любили, но только за Лениным бес­прекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в Рос­сии, редкостное явление человека железной воли, неукроти­мой энергии, сливающего фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».

Ленин был не только единственным, кто мог подвигнуть большевиков на немедленный захват власти, но и единствен­ным, кто знал, как ее удержать. На Втором Всероссийском съезде Советов именно Ленин выступил с докладами по самым животрепещущим вопросам — о мире и о земле. И если по вопросу о мире большевики занимали позицию, в наи­большей степени отвечавшую народным чаяниям, то их аг­рарная программа была далека от народных нужд. Пока в партии спорили, что принять за главный принцип — нацио­нализацию или муниципализацию земли, Ленин, чутко уло­вивший требование крестьянства, не смущаясь, предложил от имени большевиков проект декрета о земле, разработан­ный... эсерами! Разразился шумный скандал: эсеры доказы­вали, что большевики украли у них аграрную программу. Ленин на это отвечал: я не отрицаю, что вы составили свою программу на основе крестьянских наказов, но ведь вы столько времени были у власти, кто же мешал вам провести этот декрет в жизнь? А мы взяли власть и в первый же день дали крестьянам землю, на что вы так и не решились.

Естественно, Ленин, как лидер партии, захватившей власть и предложившей ожидавшиеся большинством народа декре­ты, возглавил первое правительство новой, Советской Рос­сии — Совет Народных Комиссаров. Это правительство впер­вые в истории объявило на весь мир о своем намерении стро­ить самое справедливое общество на Земле — социализм и коммунизм. Большевики показали, что взяли власть «всерьез и надолго», и не останавливались перед самыми крутыми мерами, чтобы ее удержать. Они не только разогнали Учре­дительное собрание, отказавшееся утвердить их декреты, но и расстреляли демонстрацию питерских рабочих, выступив­ших в защиту «учредилки». Ленин гениально оценил Советы как новую форму государственности, имеющую всемирно-историческое значение. Эти его заслуги неоспоримы, и их никто не может у него отнять. Ленина по праву считают со­здателем большевистской партии — партии нового типа и первого в мире Советского государства.

Но столь же неоспоримо, что к руководству построе­нием социализма в России сам он абсолютно не был го­тов. Главным для него было — взять власть, а уж с управ­лением Россией большевики справятся. «Что ж, можно и так, — говорил он соратнику, предлагавшему иное реше­ние, чем его собственное, — лишь бы взять власть». Вот и накануне Октября он писал: «Взять власть есть дело вос­стания; его политическая цель выяснится после взятия власти». Дальнейшее виделось ему безоблачным. «В России хватит хлеба, угля, нефти.,.» — писал он накануне Октябрьской революции. То же самое он повторял и пос­ле того, как революция произошла, а уже вскоре Россию охватил голод, и в Поволжье стали нередкими картины людоедства. Такова была сила его «предвидения».

Свою программную работу «Государство и революция» Ленин, скрываясь от ищеек Временного правительства в шалаше у станции Разлив, а затем в Гельсингфорсе, пи­сал в августе — сентябре 1917 года специально перед зах­ватом власти, чтобы управлять страной во всеоружии те­ории. Она была написана на основе идей Маркса и опыта Парижской коммуны и состояла в основном из цитат из работ Маркса и Энгельса, а также из полемики с теми, кого он считал ренегатами марксизма. Лишь в последней главе Ленин предполагал осветить опыт русской револю­ции, но от нее остались только заголовок и подробный план. Представления Ленина о том, как нужно будет стро­ить социалистическую государственность, сейчас пора­жают своей наивностью.

Вся Россия после свержения капитализма представлялась ему как единая фабрика. Армия отменялась и заменялась во­оруженным народом. Полиция также становилась ненужной — рабочие сами способны навести общественный порядок. Суды отменялись, потому что судить на основе революционного правопорядка может каждый. Деньги превращались в некие счетные единицы, каждому гражданину предполагалось вы­дать расчетные книжки, в которые заносились отработанные часы и получаемые продукты труда. Никаких различий между простым и сложным трудом не признавалось, поскольку слу­жащим любого ранга устанавливалась та же зарплата, что и рабочему. Власть на местах переходит в руки Советов, и госу­дарство со временем отомрет. Думается, вряд ли нужно пере­числять все прочие наивности, которые содержались в этой программной работе Ленина, — она издавалась несчетное число раз многомиллионными тиражами и доступна каждому. Ясно, что эти схемы совершенно не учитывали обстановки в такой громадной крестьянской стране, как Россия, тем более в об­становке разгоревшейся вскоре гражданской войны. Впрочем, Ленин и сам признавал: «В нашей революции мы двигались не теоретическим путем, а практическим».

Подстать председателю оказалось и первое Советское правительство. Это «самое образованное правительство в мире», как об этом было принято говорить, состояло из людей, никогда прежде не управлявших даже маленькой конторой, а теперь взявших в свои руки судьбы громадно­го государства. И Ленин с удовольствием вел заседания СНК, на которых распределялись средства и решались организационные вопросы, а сложные задачи, где нужен был созидательный подход, направлялись в комиссии.

Разумеется, я предвижу, что эти мои заметки многими бу­дут восприняты как попытки «очернения» Ленина. Думается, вряд ли нужно даже опровергать подобные утверждения. Ле­нин, его мысли и дела наложили неизгладимый отпечаток на всю историю человечества в XX веке, с ним спорили зубры от идеологии, но и им «очернить» его не удалось. Лично я, как и большинство советских людей ныне еще живущего старшего поколения, был воспитан на культе Ленина, так что намере­ния как-то его принизить у меня не могло возникнуть в прин­ципе. Но до сих пор Ленина критиковали защитники капита­лизма, критиковали за его идеи построения социализма, а моя критика ведется совсем с других позиций. Я критикую его за отступления от линии на строительство социализма. Надо понимать, что Ленин был не Бог, а человек, он не мог знать всего, к тому же у него были свои пристрастия и предубеждения, свои предвзятые идеи, в которые он фанатично верил. Трагедия его заключалась в том, что он, как многие вожди революций до него, не смог удержаться на гребне ре­волюционной волны, поднять которую стремился (а деятеля, который мог бы подхватить вовремя знамя социалистичес­кой революции, тогда в партии и в стране не нашлось, поче­му — это особый разговор). Революция переросла Ленина, а он, цепляясь за власть, стал ее тормозом, возможно даже — готовым стать и ее могильщиком.

Поэтому признание всемирно-исторической роли Ле­нина не означает, что не следует критиковать его оши­бочные взгляды, груз которых 70 лет тягчайшей гирей висел на ногах коммунистов и всех советских людей.

Обратимся к тому времени, когда, взяв власть, большеви­ки национализировали промышленность и банки, установи­ли рабочий контроль над производством и, присвоив эсеров­ский проект Декрета о земле, отдали помещичьи земли крес­тьянам. Многие их постановления открывали дорогу народ­ной инициативе, перед «низами» открылся путь к вершинам знания и культуры в их европейском выражении (хотя по­пытки развития самобытной русской культуры не только ими не поощрялись, но и решительно пресекались, Крупская даже запретила рассказывать школьникам русские сказки). Ведь Ленин и его окружение были не просветителями народа, которому они открыли путь к знаниям, а культуртрегерами, при­несшими народу передовую, как они считали, культуру Запа­да. Но даже в этих рамках народное творчество било через край. Такого творческого накала, обилия и разнообразия но­вых идей, как у нас в 20-е годы, больше, наверное, никогда не бывало во всемирной истории, здесь оказались истоки многих новаторских решений, которые, правда, вскоре у нас были забыты, но затем были подхвачены интеллектуалами Запада. Народ воспринял революцию как свободу, хотя ему и приходилось платить за нее высокую цену, и только интелли­генция восприняла революцию как ужас и хаос.

Часто говорят, что строительство социализма шло бы в нашей стране несравненно успешнее, если бы не навязанная нам эксплуататорскими классами гражданская война. Одна­ко не следует забывать, что в развязывании этой войны Ле­нин, вольно или невольно, сыграл весьма важную роль.

Во время Первой мировой войны Ленин занимал пора­женческую позицию. Он призывал социалистов всех стран превратить войну империалистическую в войну гражданс­кую. Большевики немало сделали для разложения царской армии, для пропаганды братания солдат на фронтах (хотя решающий удар по старой армии нанесло Временное пра­вительство, в особенности его «Приказ № 1»). Неудивитель­но, что царское и Временное правительства его обвиняли (может быть, и не без оснований) в том, что он ведет свою разрушительную работу на деньги германского генштаба. В газете «Живое слово», например, в 1917 году прямо писали, что Ленин и Ганецкий (которому приписывали связь с не­мецким генштабом и роль посредника между немцами и Лениным) — «немецкие шпионы». (Но прав был Керенский, который сам, видимо, не был в этом отношении без­грешен: Ленин был не агент немцев, у него были свои цели, он старался использовать немцев, а они — его). Жители Рос­сии могли верить или не верить этой информации, пока большевики находились в подполье. Но когда они взяли власть, а Ленин стал главой правительства, для сознатель­ных граждан России вопрос об отношении большевистско­го руководства к Германии приобрел важное значение. Ле­нин обратился к немцам с предложением о мире в обход СНК. А немцы, когда с ними начались переговоры о мире, предъявили такие требования, которых нельзя было бы предъявить и к полностью разгромленной стране. Условия мира были настолько тяжелыми и унизительными, что у нас они до сих пор полностью не опубликованы. И когда Ленин, не пытаясь даже хоть что-то выторговать, согласил­ся на подписание Брестского мира (который сам называл позорным и похабным), для многих русских патриотов это стало как бы доказательством того, что Россию возглавил немецкий агент, и они подались на Дон — к Каледину, Краснову, Корнилову, Деникину...

Но почему Ленин так стремился заключить этот «по­хабный» мир? Говорят, что нужно было во что бы то ни стало получить передышку. Это так. Но была и еще более важная причина, о которой не принято говорить.

Большевикам легко было взять власть в Петрограде, где она «валялась», и нужно было лишь поднять ее. С боями, но взяли они власть и в Москве. Никого не должно было вво­дить в заблуждение последовавшее затем «триумфальное шествие Советской власти» по стране. Ощущение обретен­ной наконец свободы миллионами граждан привело к тому, что власть центра оказалась минимальной, в стране воцари­лись хаос и анархия. Украина, Грузия и другие окраины за­являли о своем отделении от России, возникали даже мелкие суверенные республики в пределах отдельных сел. Но самой страшной и потенциально разрушительной силой стала уходившая с фронта армия. Миллионы солдат снялись с позиций и, вооруженные винтовками, а порой и пулемета­ми, ехали домой, силой захватывая поезда, добывая себе пропитание как удастся. Брошенный невзначай Лениным лозунг «Грабь награбленное!» был воспринят в стране со всей серьезностью. Большевики приняли самые крутые меры для наведения порядка в столицах, где в их подчинении были отряды латышских стрелков, рабочих и матросов, но что они могли тогда поделать с грозной стихией миллионов демоби­лизовавших самих себя солдат? Известно, что даже во время переезда Советского правительства из Петрограда в Москву его эшелон едва не был расстрелян анархистами из встреч­ного поезда. Уже в Москве сам Ленин стал объектом напа­дения бандитов, остановивших его автомобиль. Бандиты вытащили его, сестру Марию Ильиничну и шофера из ма­шины и, приставив дуло револьвера к виску вождя, очисти­ли его карманы. То, что он и сопровождавшие его остались живы, надо считать чудом. Но такие случаи убеждали новую власть, что малейший промах с ее стороны мог стать для солдатской орды поводом направиться к столице, где к ней присоединились бы воры и хулиганы, и трудно предсказать, чем бы такой поход завершился. Поэтому заключение мира стало для новой власти условием выживания.

Такой поворот событий был для Ленина неожиданным. Он, как и Маркс, мечтал о подлинно народной революции, которую представлял себе как шествие когорт сознательных пролетариев, естественно, прежде всего в развитых ка­питалистических странах, которым русские пролетарии да­дут только первый толчок. Но когда он увидел действитель­ную, а не придуманную теоретиками народную революцию, представшую перед ним толпами полупьяных солдат с вин­товками, в любой момент готовых поддаться агитации го­рячих голов и двинуться в любом направлении, чтобы уста­новить тот порядок, какой им казался единственно правиль­ным, его обуял ужас. Эти настроения хорошо выражены в его словах, приведенных Горьким в воспоминаниях о Ле­нине: «Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках — не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с их анархизмом?»

Поэтому первой и главной задачей нового главы пра­вительства России стало разоружение разложившейся рус­ской армии, представлявшей потенциальную угрозу боль­шевистской власти. Этим и объясняется его готовность принять неслыханно позорные условия капитуляции, предъявленные Германией. Тем более, что на оккупиро­ванной российской территории немцы — он это знал — уж никакого беспорядка не допустят.

А почему такая картина стала для Ленина неожидан­ной? Потому что он, как и большинство русских интел­лигентов, плохо знал Россию и русский народ. Он сам признавался Горькому: «А мало я знаю Россию, Симбирск, Казань, Петербург, ссылка — почти все!»

Читать полностью

Источник